СТИЛИСТИЧЕСКИЕ ДОМИНАНТЫ В ЯЗЫКЕ «ХРИСТИАНСТВА ПО ЛЕСКОВУ» (НА МАТЕРИАЛЕ ПОВЕСТИ «НА КРАЮ СВЕТА»)
Автор статьи раскрывает содержание понятия «христианство по Лескову» через анализ стилистических доминант в языке повести «На краю света». Доказывается, что обосновать свое особое понимание христианства Лескову помогали разные варианты контаминации слова религиозной литературы со словом устной народной речи.
Девятнадцатый век вошел в историю русской культуры как время напряженных поисков нравственной устойчивости в стремительно меняющемся мире. Такую опору большинство образованных русских видело в христианстве. В поисках «русского Бога», в раздумьях о Его природе и качестве находились «великие богоискатели русской литературы» Ф. М. Достоевский и Л. Н. Толстой. Не оставался в стороне от этого процесса и Н. С. Лесков, долгое время считавшийся «тенденциозным литератором» и «писателем второго ряда». На протяжении всего творчества этот художник разрабатывал свою концепцию христианства, которую мы условно назвали «христианством по Лескову».
Тема «Н.С. Лесков и христианство» неоднократно оказывалась в сфере внимания исследователей творчества этого автора (работы Д.С. Лихачева, И.В. Столяровой, А.А. Горелова, Б.С. Дыхановой, А.Б. Румянцева и др.). Однако нигде не сделана попытка рассмотреть христианство как ведущую доминанту художественного мировоззрения писателя. Мы же полагаем, что именно раздумья над природой и содержанием христианского учения определили творческую эволюцию художественного мышления Н. С. Лескова, задав ей цель и направление. Наше мнение подтверждается его собственным высказыванием, в котором говорится об особенной литературной миссии, связанной с христианским просвещением народа: «…Я не должен «соблазнить» ни одного из меньших меня и должен не прятать под стол, а нести на виду до могилы тот светоч разумения, который дан мне тем, перед очами которого я себя чувствую и непреложно верю, что я от него пришел и к нему опять уйду» (из письма А.С. Суворину, 1884 год).
Поставленную высокую задачу Лесков стремился решить на всех уровнях своей художественной системы, но наиболее наглядно и выразительно это происходило в области языка его произведений. Так постепенно вместе с концепцией «христианства по Лескову» происходило формирование особого языка для ее выражения, в рамках которого органично соединились религиозные сентенции, фольклор и словотворчество самого автора.
Такая причудливая лесковская речь давно стала объектом изучения многих поколений критиков и ученых, однако никто не пытался объяснить ее феномен с точки зрения того, что все это «диковинное краснобайство» (А. Л. Волынский) является выражением специфики языкового сознания автора, сформированного на основе великой задачи – христианского просвещения читателя. Ведь хорошо известно, что идейное содержание всегда неразрывно связано со своим словесным выражением.
Учитывая все это, мы хотим рассмотреть, как лесковское понимание христианства получает свое словесное воплощение на уровне языка одного из произведений писателя – повести «На краю света» (1875). Выбор объекта наблюдения обусловлен тем, что именно в этой повести «христианство по Лескову» получает свое обоснование и словесное выражение, которые будут характерны для следующих его произведений.
Появление повести «На краю света» знаменует формирование в сознании писателя мысли о том, что народу зачастую невозможно учиться нравственности у клириков и что подлинную нравственность он носит сам в себе. Потеряв надежду на христианское просвещение народа со стороны церкви, Лесков обращается к мысли о создании в своем творчестве народного «иконостаса», образов внеканонических русских «святых и праведников». Согласно замыслу писателя, из уст этих героев и будет произноситься христианское слово, понятное и близкое каждому носителю русского языка.
От повести «Овцебык» (1863), через роман-хронику «Соборяне» (1872) – к повести на «Краю света» происходит становление и утверждение причудливого языка своеобразной проповеди «христианства по Лескову», построенного на контаминациях книжного слова христианской литературы и устного слова живой народной речи, цитат из Евангелия и пословиц с поговорками. В рамках избранной писателем манеры русские слова смешиваются со старославянскими и древнерусскими, соседствуют с диалектными словами, иноязычными заимствованиями, авторскими потенциальными словами и неологизмами.
Обратимся непосредственно к лексике повести «На краю света». Основная стилевая доминанта этого произведения заключается в активном смешении слов, маркированных принадлежностью к книжной христианской литературе, со словами устной народной речи. Все это густо «сдобрено» собственно авторской работой со словом, в результате которой появляются слова и формы слов, стилистически ориентированные на книжный и разговорный стили.
Сразу отметим, что степень такого смешения слов разных стилей в речи персонажей не всегда одинакова и во многом обусловлена их отношением к религии. Если внимательно пронаблюдать, как постепенно изменяется в разговорах героев процент использования слов той или иной стилевой отнесенности и стилистической окрашенности, можно сделать вывод о том, как менялось их понимание христианства.
Этот процесс совершается в душе и мыслях главного героя повести – архиепископа Нила Ярославского, посланного в отдаленную сибирскую епархию с целью насаждения христианства среди язычников-зырян.
Так в самом начале повествования в его речи преобладают слова христианской книжности, содержатся дословные и вольные цитаты из религиозной литературы. Вот, например, рассказ Нила о том, как он приступил к исполнению своих архиерейских обязанностей: «Первое дело, с которого начинает свою деятельность русский архиерей, куда бы он не попал, конечно, есть обозрение внешности храмов и богослужения, – к этому обратился и я: велел, чтобы везде были приняты прочь с престолов лишние Евангелия и кресты, благодаря которым эти престолы у нас часто превращаются в какие-то выставки магазина церковной утвари» [3, с.340]. Как мы видим, здесь герой использует слова и выражения, принадлежащие к высокому книжному стилю: деятельность, обозрение, приняты прочь, среди которых встречаются и слова старославянского происхождения: храм, богослужение, престол.
Пока события развиваются в стенах уютной и спокойной резиденции архиерея, речь Нила наполнена словами высокого книжного стиля и близкими к ним по своей художественной функции старославянизмами: постигнуть, препростой, всплакаться, храмоздатель, препитаться, преутешительный, вспомоществование, глаголемый, оный, понеже, якоже. Многие используемые героем слова принадлежат книжному стилю Древней Руси и в середине XIX века постепенно утрачиваются: сердцеведец – тот, кто знает человеческие помыслы и чувства [3, Вып.24, с.77]; прать – противоборствовать, идти против [3, Вып.18., с.139]; комолый – безрогий, с шишками вместо рогов [3, Вып.7, с.266]; позорище – место проведения зрелищ [3, вып.16, с.124]; благопоспешный – содействующий успеху, имеющий успех [3, вып.2, с.210–211].
Есть случаи, когда Нил сам образует новые слова по устойчивым словообразовательным моделям: дивотворный, наученность, живообразный, терзательство. Они звучат более образно и возвышенно, чем их общеупотребительные аналоги чудесный, наука, образный, терзание. Кроме того, через свой морфемный состав лесковские потенциальные слова корреспондируют со словообразовательными моделями старославянского языка.
Использование перечисленных лексических средств наглядно демонстрирует принадлежность героя к кругам образованных церковнослужителей. Также начитанность архиерея подчеркивается регулярным появлением в речи слов-терминов и терминологических выражений из научного обихода: академический, ассоциация, дезертировавший, догматизировать, силлогизация, ассимилировать.
Основная функция отмеченных лексических средств заключается в том, чтобы придать рассуждениям Нила Ярославского о христианской вере солидность, авторитетность и благозвучие. Также их использование указывает, что свои духовные знания герой получил уже готовыми из трудов святых отцов, из духовной литературы. Молодой церковнослужитель стремится подражать известным православным деятелям и старшим архиереям, он мало задумывается о сущности христианского учение, о его тонкости и неоднозначности.
Однако постепенно мнение героя меняется: он видит, что действительная жизнь клириков далека от описанной в житиях. Многие церковники необразованны, жадны, глупы и не могут служить примером праведности. Нил с грустью говорит, что в большинстве своем они являются только «наружными христианами», у которых «бог в одних лишь образах, а не в убеждениях человека» [1, с.361].
Вместе с появлением новых убеждений у Нила Ярославского лексическое наполнение его рассуждений о христианстве меняется: теперь герой использует слова церковной книжности для сатирического разоблачения грехов современной церкви. Это создает комический эффект несоответствия формы ее содержанию. В качестве примера приведем архиерейский рассказ о том, как в «соборного протоиерея воз с сеном въехал»: «Как же сего дивотворного мужа спасли? А тоже дивотворно: встать он ни за что не соглашался, потому что в нем воз сидит; лекарь не находил лекарства против сего недуга. Тогда шаманку призвали; та повертелась, постучала и велела на дворе воз сена наложить и назад выехать; больной принял, что это из него выехало, и исцелел» [1, с.342]. В рассказе банального и даже пошлого содержания такое намеренное замещение обычных слов словами высокой семантики подчеркивает горькую иронию героя, создает возможность сатирического обличения существующего в церкви положения вещей, когда ущербное существование прикрывается высокопарными фразами.
Удрученность такими порядками и чувство бессилия что-либо в них изменить все чаще вызывают в молодом архиерее грустное иронизирование по поводу состояния церковных дел в его епархии. Постепенно в его речи слова высокой книжной семантики начинают смешиваться со словами разговорными и даже с просторечными. Например, отчаявшись организовать богослужение по всем правилам, Нил говорит: «С усилием и под страхом штрафов воздерживал дьяконов не ловить меня во время служения за локти и не забираться рядом со мною на горнее место, а наипаче всего не наделять тумаками и подзагривками бедных ставленников, у которых после принятия благодати святого духа недели по две загорбок и шея болит» [2, с.340]. В этом высказывании рядом со словами и выражениями книжной тематики воздерживать, горнее место, наипаче, принятия благодати духа святого соседствуют разговорные и просторечные – забираться, тумаки и подзагривки, загорбок.
Все чаще Нил Ярославский думает о том, что невозможно проповедовать христианство на краю света, где неграмотные аборигены просто не в состоянии его понять. В момент, когда мрачное настроение героя достигает своего апогея, в его речи появляются грубо-просторечные слова. Вот как Нил описывает своего проводника-зырянина: «Думалка комом смерзлась», «рожа обмылком – ничего не выражает», «в гляделках …ни искры душевного света» [2, с.370].
Новую перемену в умонастроениях Нила вызывает общение с монахом Кириаком, который в прошлом был самым успешным проповедником христианства среди зырян, но потом вдруг отказался от этой миссии. У Кириака свои взгляды на проповедование, суть которых выражается в высказывании: «Итак, во Христа-то мы крестимся, да во Христа не облекаемся. Тщетно так крестить, владыко!» [2, с.350]. Он отказывается от проповедования среди язычников и осуждает все поспешные попытки его осуществления, потому что «крестить-то они все могучи, а обучить слову нéтяги» [2, с.350]. Нил с интересом прислушивается к таким с виду крамольным рассуждениям монаха, потому что архиепископа покоряет «этакая образность в его живой речи» [1, с.246].
Эта «живая речь» Кириака представляет собой удивительно сбалансированное и органичное сочетание слов и выражений религиозной семантики, вольных цитат из священной литературы с устным народным словом, пословицами и притчами. Архиепископ с удивлением отмечает, что христианское учение Кириака пронизано народным духом, житейской мудростью и фольклором. Благодаря этому, оно становится живым и доступным для каждого неграмотного и убогого жителя «края света». Канонические основы христианского учения со всеми метафорами и философскими высказываниями старец трактует через призму народного сознания и с поправкой на душевную жизнь простого человека.
Посмотрим, как это реализуется в художественном тексте. Один из самых ярких примеров – это пронзительно красочный рассказ Кириака о своем детском религиозном переживании единства души с Богом: «Как пришел-то он, батюшка мой, отрадненький! удивил и обрадовал! Сам суди: всей вселенной он не в обхват, а, видя ребячью скорбь, под банный полочек к мальчонке подполз в Дусе хлада тонка и за пазушкой обитал…» [2, с.348]. В этом восклицании мы отмечаем все лексические средства, образующие язык «христианства по Лескову»: старославянские и русские слова (скорбь, Дусе хлада; вселенная), разговорные слова (батюшка, в обхват, ребячий, подползать), в том числе и модальной окрашенности (отрадненький, полочек, пазушка).
Благодаря такому сочетанию в речи Кириака церковной лексики (тщетный, тайноводство, правоверно, сниде и изыде, внидти, языцы, хулиться), разговорных и просторечных слов (драла, запороть, нéтяги, скорохватом, уволочет, плакаться, сподручно), в душе его собеседника рождается ощущение непосредственной близости с Христом, открытости и простоты «доброго русского Бога».
Этой же цели отвечает активное использование в речи старого монаха слов с уменьшительно-ласкательными суффиксами: маленько, голубок тепленький, отрадненький, полочек, мальчонка, пазушка, вражки, обеденка, столбушек. С их помощью старец подчеркивает доброту и простоту Христа, которые только и способны привлечь сердца темных, но справедливых зырян. Объясняя свои методы обращения язычников, он говорит: «Пусть за краек его (Христа. – И. Д.) ризочки подержатся – доброту почувствуют, а он их сам к себе уволочет [2, с.357]. Большое количество модально окрашенных слов вновь показывает нам, что для этого героя христианство неразрывно связано с фольклором, с народным видением мира, где превыше всего ценится доброта и ласковость. Не менее важно и то, что модальные слова у Кириака выражают и подчеркивают его чувство глубокого умиления. Для старца именно доброта и идущее от нее умиление являются основой христианства.
Слушая такие речи Кириака, Нил Ярославский с удивлением и восхищением отмечает, как хорошо умеет старый монашек срастить воедино церковную лексику с народной. Христианское учение становится книжным и народным одновременно, когда высокие религиозные истины объясняются словами, близкими и понятными простым людям.
Нил сам не замечает, как проникается таким взглядом на религию, учится языку отца Кириака. Вот он восклицает: «Я вам должен признаться, что я более всяких представлений о божестве люблю этого нашего русского бога (курсив автора – И. Д.), который творит себе обитель «за пазушкой». <…> Не в пышном византийстве мы обрели его в дыме каждений, а он у нас свой, притоманный и по-нашему, попросту, всюду ходит, и под банный полочек без ладана в дусе хлада тонка проникнет, и за теплой пазухой голубком приборкается» [2, с.348]. Это высказывание состоит из слов и выражений церковного стиля (божество, творит себе обитель, византийство, дым каждений), слов народной лексики (по-нашему, попросту, теплая пазуха), слов условного наставника героя (за пазушкой, банный полочек, в дусе хлада) и выражений в «Кириаковом духе», принадлежащих непосредственно самому Нилу Ярославскому (попросту, притоманный, голубком приборкается). Последние слова притоманный и приборкаться имеют диалектное происхождение: первое восходит к вятскому притомный – свой, собственный, домашний, не чужой [1, с.453]; а второе – к рязанскому прибаркаться – примениться, привыкнуть [1, с.398].
Постепенно под влиянием Кириака в речь архиепископа все чаще проникают слова устной народной речи (охочи, потрафить, докучать, залопотать, надокучить, по-инороднически, принасупиться, щунять, зауряд). Они стилистически невысоки, но уже лишены того грубо-просторечного отрицательного элемента в семантике, о котором мы говорили выше. Отмечаем мы появление слов модальной окрашенности: неописаннейшее блаженство, ледащенький кумир, обрубочек, серенькие собачки, рыбка, крайка коснулся, ленивенькие миссионеры.
В речи Нила Ярославского по-прежнему звучат и слова высокой церковной книжности, но теперь он обращается к ним лишь наедине с собой и в минуты настоящего религиозного восторга, как это было, к примеру, в момент его чудесного спасения язычником-зырянином: «Ей, гряди, Христос, ей, гряди сам в сие сердце чистое, в сию душу смирную; а доколе медлишь, доколе не изволишь сего… пусть милы ему будут эти снежные глыбы его долин, пусть в свой день он скончается, сброся жизнь, как лоза – дозревшую ягоду, как дикая маслина – цветок свой… Не мне ставить в колоды ноги его и преследовать его стези, когда сам Сый написал перстом своим закон любви в сердце его и отвел его в сторону от дел гнева» [1, с.389]. Теперь архиерей понимает: не обязательно быть крещеным, чтобы жить по христианским заповедям; не надо крестить язычников насильно или хитростью, потому что Бог уже живет в их простых сердцах.
В конце повести Нил приходит к новому пониманию христианства, в языке которого слова из церковной литературы естественно и органично соединены со словами народного говора. Благодаря этому, религия становится близкой и родной каждому человеку – и простому и образованному. Нил говорит своим слушателям: «У нас ведь это все in sancta simpliciate семейно (выделено автором. – И. Д.) со Христом делается. Понимаем мы его или нет, об этом толкуйте как знаете, но а что мы живем с ним запросто – это-то уже очень кажется неоспоримо. А он попросту сильно любит…» [2, с.392].
Таким образом, в повести «На краю света» через рассказ о религиозных раздумьях Нила Ярославского, об испытаниях его веры Лесков открывает читателю свой взгляд на христианство. Один из главных моментов этой своеобразной проповеди заключается в разработке особого языка, который позволит приблизить христианство к народной среде, будет понятен любому человеку. Отныне и впредь образная и выразительная речь лучших героев-проповедников в лесковских произведениях будет представлять собой органическое сочетание, почти слияние, во всем своем стилистическом богатстве слóва церковной книжности, устного слóва живой народной речи и авторского словотворчества.
Список использованной литературы
1. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М.: Русский язык, 1978–82. т.3.
2. Лесков Н.С. Собрание сочинений: В 12 т. М.: Правда, 1989. т.1.
3. Словарь русского языка XI-XVII веков (Ред. коллегия: Р. И. Аванесов и др.). М.: Наука, 1975.