М.А. Миловзорова
«ПРОВИНЦИАЛЬНЫЕ СЮЖЕТЫ» В ДРАМАТУРГИИ XIX ВЕКА: А.Н. ОСТРОВСКИЙ, ПРЕДШЕСТВЕННИКИ И СОВРЕМЕННИКИ
Сегодня много говорят о значении «провинциального» в русской культуре, пытаясь прояснить феномен «провинциальной ментальности», присущей как неотъемлемая характеристика едва ли не каждому культурному факту, в чем одни видят обстоятельство негативное, которое мешает прогрессивному развитию, другие же, наоборот – основание национальной самобытности. Тем не менее, искусство (и изобразительное, и литература, и театр) не слишком часто становится объектом рефлексии исследователей по этому поводу.
Мне кажется, что театральная практика (сценическая драматургия, в частности) и творчество А. Н. Островского, главным образом, могут дать очень интересный материал для размышлений о «провинциальных проблемах» национального сознания, так как театральный текст способен не просто выражать актуальные культурные идеи, но придавать им масштаб и необходимую убедительность, потому что чаще всего обращается к значимым архетипам массового сознания.
Можно сказать, что театр XIX века проявлял пристальное любопытство и внимание к провинциальному, в разных формах проникавшему в традиционно-«столичное» культурное пространство. Это проникновение было связано с общеизвестными культурными сдвигами, о которых здесь нет необходимости говорить и выражалось в таких вещах, как развитие провинциальных театров, приток в столицу провинциальных актеров и, соответственно, публики; вообще – достаточно массовое появление провинциалов в столицах и т. д.
В результате – «провинция» становится необходимой частью жизни, представляемой на сцене, публика начинает ее активно переживать и усваивать те, весьма разнообразные, смыслы, которые предлагаются ей авторами сценических текстов. Так, в конечном итоге, и формируется «ментальность», имеющая в себе чрезвычайно важную долю «провинциальности».
Интерес к «провинциальному» в театре проявляется еще в самом начале века, впоследствии переживает периоды большего или меньшего оживления, а в целом – не уходит. Но концепция «провинциального» подвергается определенным трансформациям, претерпевает эволюцию, отражающую, как можно думать, изменения тех культурных идей и ценностей, из которых и складывается ментальность.
Участником и, безусловно, центральной фигурой этого процесса являлся А. Н. Островский, написавший довольно много «провинциальных» пьес и внесший в осмысление понятия «провинция» новые нюансы и оттенки. Но все же при этом А. Н. Островский находился внутри определенной традиции, в диалоге с ней, поэтому моей задачей станет, во-первых, выявление, насколько это возможно, важных смыслообразующих звеньев этой традиции, а во-вторых, попытка определения в этом контексте уникального места театра А. Н. Островского.
В данном случае я лишь обозначаю подходы к очень большой теме, требующей для полного объективного исследования работы с очень широким кругом источников. Пока же я буду говорить лишь о таком ограниченном ряде источников, который достаточен для создания гипотезы.
Открыть ряд пьес, представляющих на русской сцене 19 века «провинциальные сюжеты» мне бы хотелось комедией в 5 действиях М. Н. Загоскина «Господин Богатонов, или Провинциал в столице» 1817 года [6], показывающей, насколько далеко еще русское культурное сознание от воплощения «провинциальной ментальности» как глубокой культурной проблемы. Комедия, можно сказать, «скроена» по европейскому образцу; в центре – неудачливый провинциальный помещик, приехавший в Петербург и пытающийся соответствовать вкусам и нравам столицы; у него есть дочь – виновница обязательной любовной интриги, разрешающейся в конечном итоге положительно благодаря вмешательству посторонних лиц. Многие сцены, в которых провинциала обманывают корыстолюбивые обитатели столицы разных сортов, имеют почти водевильный или даже фарсовый характер. Можно, конечно, сказать, что М. Н. Загоскин в определенной степени русофил и не случайно, поэтому положительные лица комедии – тоже провинциалы, но совсем иного свойства – добропорядочные владельцы не только земель, но и развивающихся на этих землях заводиков и фабрик – можно сказать, прообразы Саввы Геннадьевича Василькова. Но здесь, на мой взгляд, это еще не характеры, и не типы, а, прежде всего – условные фигуры, выполняющие определенную драматургическую функцию.
Итак, здесь и в ранней театральной традиции ПРОВИНЦИАЛ – это некий субъект, пытающийся предстать перед публикой не тем, что он есть на самом деле; в силу своей наивности, необразованности и вообще, культурной неискушенности терпящий фиаско во всех своих действиях, чем вызывает смех и желание не быть «провинциалом».
В 1840-е годы на русской сцене можно наблюдать тенденцию создания подобных «провинциальных сюжетов», мотивов и образов, выраженную целым рядом комедий и водевилей.
Перечислю несколько, наиболее оригинальных и выразительных. Н.И. Куликов «Представление французского водевиля в русской провинции», 1841 г. [7]; П.Г. Григорьев «Утро провинциала в столице, или Как быстро время проходит», 1842 г. [3]; его же «Дружеская лотерея с угощением, или необыкновенное происшествие в уездном городе», 1845 г. [4]; А.Н. Андреев «Старый математик, или Ожидание кометы в уездном городе», 1848 г. [2]; К.Д. Ефимович, Н. Крестовский «Нашествие иноплеменных, или уездный наезд», 1850 г. [3]; Н.И. Филимонов Провинциальный братец», 1851 г. [10]».
«Провинциальный сюжет» здесь – явление, безусловно, комическое, чаще даже водевильное. Все пестрое многообразие таких пьес создавало, при всей водевильности, нечто вроде картины провинциальных типов и нравов в целом, какой она отражалась в сознании столичного жителя – носителя идей цивилизации.
Провинциальный зритель может бесцеремонно вмешаться в спектакль, приревновав жену-актрису к актеру любовнику: «Нет, я не выйду вон, ведь это не Петербурге, там сейчас бы меня вывели, а здесь я прошу, чтобы пригласили г. Антрепренера или самого городничего – я имею право просить… Останьтесь, г-жа Огурчикова! … Останьтесь же, Дарья Степановна!..» [7]; провинциальное общество, как правило, составляется из умственно ограниченных, безвкусно одетых, многодетных сплетников и сплетниц; приезжающий в столицу провинциальный родственник выглядит примерно так: «…в шубе, в теплой шапке, в валенных сапогах, подпоясанный кушаком, распахивает дверь и с шумом входит», требует водки и квасу, ложится в сапогах на диван и сообщает следующее о своих детях: «…Петька, знатный мальчишка, ведь велик ли кажется, всего-то вот такой клоп, примерно сказать, а где только увидит, что водка плохо стоит, так на лоб и выхватит целую рюмку, право, такой проказник!..» [9], – заметим, речь идет о провинциальном дворянско-помещичьем «культурном» слое. Провинциал наивен и всему верит, его легко обмануть любыми небылицами о падающих кометах, близком конце света и т.д. Пространство провинциального города, если таковое появляется, должно выглядеть следующим образом: «Театр представляет улицу уездного городка. На правой стороне дом Ястребовой, обнесенный палисадником. На доме Ястребовой должна быть вывеска “Экова чаю нет и в Китае”», – и вызывает соответствующие рассуждения и оценки:
Вот опять я дома / В городе родном,
Все мне здесь знакомо, / Знаю каждый дом.
Нет здесь перемены / Ровно никакой,
Та же по колено / Грязь на мостовой,
Тот же все порядок, / Тот же все базар,
Точно также гадок / Городской бульвар,
Тот же городничий, / Тот же стряпчий здесь,
Та же без различий / Важность в них и спесь!
Тот же пристав частный, / Тот же кабачок,
И судья несчастный / Тот же старичок!
Ах, как славно дома… и т. д. [4]
Причем, эти гротескные образы не вызывают гневного осуждения – здесь больше всего снисходительной иронии, иногда немного лирики – наивность и простота провинциалов могут помочь в решении каких-либо значимых для драматической фабулы вопросов, могут просто вызывать умиление… Но в целом, провинциальный мир лишен пока каких бы то ни было внутренних ценностей, он ориентируется в лучших образцах все на те же ценности цивилизации, но, по крайней мере, теперь он получает право на существование.
Нужно отметить, что «провинция», «провинциальное» для русского театра в это время практически недифференцированное понятие: провинция – это все то, что не столица, прежде всего, географически (это может быть и уездный город – чаще всего, и удаленная от столицы усадьба), но в тоже время это и некое пространство, имеющее связь с миром культуры и цивилизации – «столицы», стоящее на значительно более низкой ступени в иерархии принятых обществом культурных ценностей. Это типологическое основание останется важным и в дальнейшем.
Хотелось бы отметить еще одно свойство ранней драматургии, воплощающей «провинциальные сюжеты». Именно провинциальное пространство может порождать коллизии, которые никогда не возникнут в пространстве столичном. В 1840-е годы это было нужно для создания комического эффекта, много выигрывающего, благодаря неожиданной ситуации – как, например, в фарсе-водевиле «Дружеская лотерея с угощением…», где бедный и отчаявшийся канцелярист решается предложить себя в качестве объекта розыгрыша в лотерею одиноким провинциальным старушкам, для того, чтобы в конечном итоге собрать деньги на собственную женитьбу – это рождает много смешных и нелепых положений. Позже, когда отношение к «провинциальному» в русском театре существенно изменится, это пространство по-прежнему будет рождать непредсказуемые коллизии, правда, пафос их тоже будет иным.
Вот на этом фоне и появляются первые «уездные» пьесы А. Н. Островского, как осознанная реплика в диалоге с имеющей место традицией. «Не в свои сани не садись», 1852 г.; «Бедность не порок», 1853 г. [8]
А. Н. Островский сразу же заявляет о провинциальном в культуре с совершенно иной интонацией. Для А. Н. Островского принципиально важно противопоставить светской развращенности столицы добропорядочную мораль патриархальной провинции. Для «москвитянинского» периода творчества драматурга это естественно. Важно, в данном случае, другое: драматический текст приобретает свойства, ранее для него не характерные – идею и соответствующие ей образы «провинциального», трактованного преимущественно в позитивном ключе. Хотя это был идеализм, скоро оставленный А. Н. Островским, но он дал толчок движению к углублению смысла «провинциальных сюжетов», представляемых авторами оригинальных пьес (и вообще, изменил отношение к «провинциальному» у публики – о ее реакции можно судить по многочисленным критическим отзывам на первые пьесы А. Н. Островского).
Если говорить о традиции создания «провинциальных сюжетов» на русской сцене, то в этот момент А. Н. Островский добавляет к ней новое звено – провинциальное предстает как система ценностей. Русские авторы не остались равнодушными к новым идеям: в 1860-е годы появляется ряд пьес, где звучат похожие ноты, правда не всегда имеющих такие идеальные финалы как в пьесе «Бедность не порок». Характерный пример – комедия в 5 действиях М. В. Авдеева «Мещанская семья», 1868 г. [1]. С одной стороны, перед нами типичная светская комедия – основная часть действия происходит в столице, в свете; главная драматическая коллизия – любовная интрига; принцип построения действия – почти классический. Но при этом – важная сюжетная идея – столкновение провинциального «мещанского» и столичного миров (в Петербург из провинции приезжает часть семьи главного героя – разбогатевшего, благодаря деловым качествам, провинциала). То, что «провинциальное» осмысливается именно как система ценностей, подтверждается многочисленными репликами, диалогами и самим характером образов, который продуман тщательно и серьезно. При часто звучащей в адрес провинциальных персонажей иронии, они четко различаются, образуя две категории. Одна категория – те, по отношению к кому эта ирония злая и обнажает недостатки – бессмысленность и курьезность попыток провинциалов, даже разбогатевших, встроиться в «столичную жизнь» и «большой свет», варьируя при этом старые темы – корыстное использование «светскими людьми» столицы наивного честолюбия провинциалов. Другая категория персонажей – те, что сознательно ограждают себя от «ценностей цивилизации» и здесь, даже если есть ирония – она мягкая, показывающая уважение к выбранному типу поведения. Позволю себе привести цитату: Феоктиста Григорьевна Кондрашова (мать главного героя) о железной дороге: «…А что меня, в шею гонят что ли, ехать по ней? И так из нижнего посадили: скачут как сумасшедшие на этой, прости Бог, чертовой машине, ни тебе чаю напиться, ни тебе косточки расправить. Доехала до Владимира, говорю своим, стой, я ночую здесь… Я не великая барыня, да люблю делать так, как я хочу, а не так, чтобы тебя в клетку заперли, да выпускали, где захотят…» [1].
Очень интересна в нашем контексте реплика одного из «столичных» героев о «мещанских» женщинах (в данном случае «мещанское» синонимично «провинциальному», так выстроена пьеса): (вопрос к нему): «А скажите пожалуйста, отчего нынешние дамы из мещанок имеют больше успеха у мужчин, чем женщины хорошей фамилии?», дальше реплика Панкратьева: «Да они прямее смотрят на вещи и меньше ломаются… А ведь на самом деле мещанский-то элемент в женщинах преуспевает. Кровь что ли в них сильнее, или практический смысл унаследовали от родителей, а они тоже в гору идут…» [1].
Есть и главная положительная фигура из «провинциального» контекста – молодой резонер Пенкин – «технолог, высокий, недурной собою, холостяк лет 28, несколько желчен и эгоистичен», он же – герой основной любовной коллизии, проповедует новые взгляды на жизнь.
Но, несмотря на всю серьезность отношения автора к положительному в «провинциальных сюжетах», комедия не заканчивается торжеством этих положительных начал. Молодая героиня выходит замуж по расчету, «мещанская семья» возвращается в уезд, никак не повлияв на ситуацию. Ответить на вопрос – почему? – не так просто. С одной стороны, можно было бы сказать, что хрупкая позитивная провинциальная идеология не выдерживает столкновения с устойчивой, закреплявшейся веками, антигуманной и меркантильной моралью столичного света. Но, с другой стороны, и у «провинциальных персонажей» не все так хорошо, как кажется на первый взгляд: по-прежнему они смешны, по-прежнему в чем-то косны, а в чем-то слишком горячо увлекаются, да и главный положительный герой (Пенкин) способен скорее вызвать сложное смешанное чувство жалости и раздражения, нежели заставить думать о победе позитивных идей. Так вот неоднозначно решен «провинциальный сюжет» в этой пьесе.
Не был однозначен и А. Н. Островский в конце 1850-х – 1860-х годах, вернее, перестал быть. Вообще, А. Н. Островский – один из немногих русских писателей, который искренне любил провинцию, считая ее во многом образом России. Но его отношение к провинции никогда не было простым – с одной стороны, его бесконечно восхищали ландшафты, типажи, сам ритм и строй провинциальной жизни, о чем свидетельствуют все его дневниковые записи, с другой – он всегда испытывал чувство угнетения, видя бедность, косность и т.д. уездной мещанской среды [9]. И я думаю, что вопросы «ментальной психологии» людей, которые могут жить вот так, занимали его в большой степени, хотя он и не решал их никогда философски.
К концу 1850-х годов угол зрения А. Н. Островского на провинцию значительно меняется и он создает «тяжелые драмы» из провинциальной жизни – «Воспитанница», 1858 г., «Гроза», 1859 г. [8, т.2, с.170–202], «Грех да беда на кого не живет», 1862 г. [8, т.3, с.246–304].
В определении того, что такое «провинция», А. Н. Островский, пожалуй, немногим отличается от своих предшественников – это удаленное от Москвы и Петербурга пространство, где люди существуют совершенно по иным законам и правилам, чаще всего – уездный город, но не обязательно. В этих пьесах А. Н. Островский, подобно водевилистам 1840-х годов, создает развернутый образ провинциальной среды и нравов: дикое, ничем не ограниченное самодурство, невежество и т. д. – все, что выражено в известных монологах Кулигина, образе Феклуши и Василисы Перигриновны и др. К традиции водевильного показа провинциальных нравов, А. Н. Островский также обращается, вспомним, хотя бы диалог Бабаева и Шишгалева из «Грех да беда на кого не живет» о вечернем времяпровождении провинциального «истеблишмента» [8, т.3, с.248–249].
Но к этому водевильному прибавляется и драматическое, иногда мелодраматическое, а иногда даже трагическое. Причем, трагическое может, действительно, рождаться внутри, казалось бы, комических ситуаций. Например, в монологах Дикого – персонажа, создающего типичный образ провинциального невежи, может быть, несколько утрированный, а в то же время, его комические, в общем, реплики, доведенные до абсурда, рождают ощущение безумия всей ситуации в целом. Причем, нужно сказать, что центральный персонаж следующей после «Грозы» уездной пьесы – Лев Краснов, персонаж совсем не комический, какими-то своими безумными реакциями заставляет вспомнить Дикого.
Выше я уже говорила о том, что провинциальное пространство мыслится как среда, способная рождать непредсказуемые коллизии. Так и для А. Н. Островского в 1860-е годы, но только сами коллизии уже не комичны, а трагичны.
Главный «ментальный» вопрос – почему? Почему провинция рождает такие «дикие», фантастические драмы? Ставит ли этот вопрос А. Н. Островский и отвечает ли на него? В тексте, прямо, – наверное, почти нет, хотя иногда текст (например, «Грозы», самого многозначного произведение) позволяет на эту тему рассуждать.
А. Н. Островский, скорее, обозначает загадку «провинциальной ментальности», по отношению к которой «цивилизация» выглядит болезненным и нелепым «приростом» (Кулигин и Борис по отношению к Кудряшу и Варваре), а такие диаметрально противоположные персонажи как Катерина и Дикой парадоксально сходны в понимании главного символа пьесы.
Но А. Н. Островский все же – позитивная личность и поэтому ему в большей степени, чем кому-либо свойственно искать ответ на поставленный вопрос и выход из ситуации. Но решение ситуации, при всей ее «провинциальной несуразности», должно быть найдено не только в системе внешних обстоятельств (обеспечивающих мелодраматическую развязку), но и внутренних, обусловленный все той же «провинциальной ментальностью». Так, в «Горячем сердце», 1868 г., провинциальному самодурству Курослепова, его непредсказуемой психологии (как у Феклуши), способной превратиться в действие, противопоставлена такая же безудержность порывов Параши, но обусловленная не прихотью и скукой, как у Варвары, а достаточно высокими и вполне осознаваемыми чувствами. Именно результатом этого «сюжетного» противостояния, имеющего необходимые формальные драматургические дополнения, и является благополучный финал [8, т.5, с.177–259].
Можно сказать несколько слов и о «Бешеных деньгах», 1869 г., где в образ «нового провинциала» А. Н. Островский пытается вложить идею победы конструктивного (цивилизованного) начала над провинциальным анархизмом и даже над провинциальной сверхчувствительностью [8, т.5, с.260-341]. Убеждает ли это самого автора и зрителей, соответственно? Трудно сказать. Ведь не случайно эта пьеса не «провинциальная», и этот позитивный пафос остается значимым прежде всего на уровне фабулы, обеспечивает благополучную для главного героя развязку. Но не на уровне сюжета, так как финал остается практически открытым.
«Лес», 1870 г. представляет собой чрезвычайно интересный вариант решения все тех же «провинциальных проблем». Здесь в качестве позитивной силы, действующей на сюжетообразующем уровне, впервые появляется не стихийная, непредсказуемая провинциальная несдержанность, а сила культурная, явленная в образе провинциального актера Несчастливцева, который по сути есть очищенная и облагороженная искусством и страданиями, узнавшая жизнь во всей ее полноте, какая-то культурная единица прежней провинции [8, т.6, с.7–146]. Это, конечно, идеализация, но качественно другая, чем в 1850-е годы и, может быть, имеющая большее значение для понимания основ провинциальной культуры.
О позднем А. Н. Островском (1870–80-х гг.) вообще сложно говорить, так как его художественные концепции часто возникали под влиянием обстоятельств личной судьбы драматурга, рождавшей не всегда позитивное восприятие мира в целом и провинциального мира, в частности. Открывают ряд поздних «провинциальных пьес» «Волки и Овцы» [8, т.7, с.168–263], 1875 г. И «Бесприданница», 1878 г. [8, т.8, с.157–231]
Наверное, меняется представление А. Н. Островского о провинции как таковой – уездный город превращается в губернский, большой, то есть по характеру притязаний на цивилизованность приближающийся к столичному, а соответственно, окончательно лишившийся провинциальной патриархальности, рождавшей как самодурство, так и порывы, приводящие к позитивному изменению мира. Поэтому коллизии банальны, только еще более неприглядны; и Лариса – жертва не трагических обстоятельств и порыва, а ложных оснований и того и другого, существующих в ней самой, которые побеждают в конечном итоге другие основания, заложенные в ней же, что почти неизбежно, потому что в провинции, где с приходом цивилизации все продается и покупается, а то, что не может влиться в этот процесс – коснеет в невежестве, – в таком пространстве не могут быть реализованы позитивные основания, даже если они есть.
Но вот в 1880-е годы А.Н. Островский опять создает три «губернские», но уже «комедии» – «Таланты и поклонники», «Красавец-мужчина», «Без вины виноватые» [8, т.9, с.7–219], где вопреки тенденции снова ищет позитивные обстоятельства для положительного финала. Наверное, этими обстоятельствами можно считать одухотворенные порывы героев, приводящие к изменению ситуации. В чем они и насколько они «провинциальны»? Сложный вопрос, на который пока нет ответа.
Вырастая из контекста и перерастая его, А. Н. Островский своим творчеством выражал столь глубокие и разнообразные проблемы «провинциальной ментальности», что, возможно, заложил основы понимания «провинциализма» в русской культуре, однако полноценное культурно-историческое и философское рассмотрение вопроса требует отдельной работы.
Список использованной литературы
1. Авдеев М.В. Мещанская семья. // Дело. 1869. №2.
2. Андреев А.Н. Старый математик, или Ожидание кометы в уездном городе. Б.м. и г.
3. Григорьев П.Г. Утро провинциала в столице, или Как быстро время проходит. СПб., 1842.
4. Григорьев П.Г. Дружеская лотерея с угощением, или Необыкновенное происшествие в уездном городе. СПб., 1845.
5. Ефимович К.Д., Крестовский Н. Нашествие иноплеменных, или Уездный наезд. // Сын отечества. 1850. №1.
6. Загоскин М.Н. Господин Богатонов или провинциал в столице. М., 1823.
7. Куликов Н.И. Представление французского водевиля в русской провинции. Литогр. изд. М., 1888.
8. Островский А.Н. Полное собрание сочинений. В 16 т., М., 1950.
9. Островский А.Н. Дневники. // Островский А.Н. Полное собрание сочинений. В 16 т., Т.XIII, М., 1952. С.175-238.
10. Филимонов Н.И. Провинциальный братец // Репертуар русской сцены. 1851. №2.